ЦВ / Царь, Церковь и Революция...

История : / Хронос /

................................................................................................................................................................................................................................................

Царь, Церковь и Революция. Роковые страницы.

Безвольный искупитель...

Ажиотаж вокруг имени Николая II не утихает вот уже лет пятнадцать. Оно и понятно, Николай - последний символ исторической России, и отношение к нему позиционирует всякого в некоем политическо-мистическом поле, отнюдь, однако, не делая понимание этой личности и этого времени легче. Символ-то символ, но даже политическая легитимность его остается под вопросом /от престола Николай все-таки отрекся/. Правда, Николая канонизировала Церковь, а наши монархисты так даже возвели его в чин искупителя /прямо сближая личность Николая и Христа/.

Уже в этих головокружительных инициативах настораживает отсутствие вкуса и меры. С другой стороны, в Евангелии ясно сказано: "...По плодам узнаете их". Плоды же, как царствования Николая, так и сегодняшнего культа его личности, мягко говоря, далеко не однозначны.

Всякому серьезному историку очевидна неспособность последнего русского царя управлять громадной страной. И не надо быть слишком проницательным человеком, чтобы убедиться, как роковая бездейственность Николая шаг за шагом вела Россию к революционному крушению.

Да и глядя на сегодняшних обожателей Николая, до предела взвинченных, самоупоенно топчущихся в заколдованном кругу "жидомасонского заговора" и ничем не обоснованных мифов, обращающих историю в некое идеолого-мистическое фэнтези, вряд ли проникнешься доверием к предмету их культа...

Нынешнее прославление Николая, как видим, тянет за собой лишь флер непрерывных скандалов, изнурительные споры вокруг мощей и смуты в умах. Александр Шмеман еще по поводу прославления Николая зарубежниками-карловчанами довольно едко заметил: важно не только кого прославляют, но и кто прославляет. Иначе говоря, сами прославляющие не вызывают в данном случае большого доверия. То же можно сказать и относительно прославления Николая РПЦ в 2000-м со всей тогдашней политической подоплекой...

Хотя сама по себе канонизация царской семьи вовсе не кажется неуместной. Николай прославлен не как мудрый царь или выдающийся христианский апологет, но как мученик - человек, до конца сохранивший веру, встретивший смерть христианином и пострадавший за свое царское /христианское, в сущности/ служение. Известно, что стать "жертвой за Россию" было главной идеей царя-фаталиста и единственной, которую он, как царь, смог в конце концов осуществить. Так что и с этой точки зрения прославление свершилось не без воли Провидения.

Убийство царской семьи действительно открыло волну террора в России. И сам этот изуверский расстрел - красноречивая "икона" гибели исторической России. Так что правомочность /и глубокий мистический смысл/ прославления семьи Николая у меня лично сомнений не вызывает. Но огромное количество спекуляций вокруг имени царя, масса политических контекстов /и подтекстов/, попытки использовать его имя во всевозможных псевдодуховных играх заставляют снова и снова возвращаться к этой личности и ее роли в истории. Очередная круглая дата - хороший повод еще раз попытаться во всем этом разобраться.

Церковь прославила Николая и демонстрирует сегодня почти единодушный горячий монархизм. Однако в 1917-м, как мы знаем, все было далеко не так. В день отречения Николая, когда ликовала вся Россия и восторженные телеграммы Временному правительству летели со всех епархий, верными царю из почти трех сотен русских архиереев остались считанные единицы. Но сказать, что царя предала только церковная верхушка, было бы нечестно. И гораздо ниже, и рядовые члены Церкви бурно выражали свою радость, узнавая об избавлении России от ненавистного "Николашки" и вступлении в новую, счастливую эру демократии.

Последнего русского царя не любили не только интеллигенты. Его презирали и сами монархисты, его тихо ненавидели высшие церковные власти. От него, в конце концов, отвернулся народ, равнодушно встретивший весть о его расстреле. Защитником царя выступила, по сути, одна лишь тайная полиция да "Черная сотня" - организация весьма специфическая /да и она к февралю 17-го окончательно раскололась и растворилась/. Царь был предан всеми. Никто не выступил в его защиту, и самые говорливые прежде монархисты в феврале 1917-го прикрыли рты и спрятали ушки.

Это действительно было всеобщее отречение. И наши сегодняшние царебожники не без оснований сравнивают его с всеобщим отступлением от Христа в день Его Голгофы. Царь и вправду "икона Христа" - именно это говорит византийская "мистика самодержавия", давая обоснование царской власти.

С другой стороны, правомочность сравнения Николая с Христом выглядит и вовсе сомнительно. В жизни и делах последнего царя мы видим не слишком, мягко говоря, много святости. И отношение к нему всех слоев русского общества в момент его падения, которое мы видим, слишком, увы, объяснимо?

Роковая звезда, которая вела Николая по его трагическому пути, ярче всего вспыхивает в трех роковых эпизодах: день коронации (Ходынка), Кровавое воскресенье (начало первой русской революции) и та "мистерия страстей", что началась отречением и закончилась в подвале Ипатьевского дома...

Праздник над трупами...

История Ходынки, потрясшая русское общество, хорошо всем известна. "Толпа, ночевавшая на Ходынском поле в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки, и тут произошла давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около тысячи трехсот человек. Я об этом узнал в десять с половиной часов... Отвратительное впечатление осталось от этого известия", - так лаконично описывает ее Николай в своем дневнике.

Витте вспоминает, что, добравшись достаточно скоро до места трагедии, он уже не заметил никаких видимых ее следов, "ничто не бросалось в глаза... все было замаскировано и сглажено". Но более всего его потрясло то, что "празднества не были отменены, а продолжались по программе: так, массою музыкантов был исполнен концерт под управлением известного дирижера Сафонова; вообще все имело место, как будто никакой катастрофы и не было".

Поскольку царь после этого "прискорбного события", омрачившего "блистательное течение коронационных торжеств" (как писали официальные газеты), принял решение продолжать празднество, трупы, которые не успели вывезти, пришлось спешно прятать под лавки развернутых здесь же балаганов. Так что многие из народа, приходящего смотреть представления клоунов, "проходя на места, наступали на торчавшие из-под лавок руки и ноги", - так писала об этом ярая монархистка, представительница высшего света генеральша Богданович.

Праздник над трупами, по выражению Гиляровского, шел своим чередом. А вечером, несмотря на "отвратительное впечатление", царь с супругой отправились на бал к французскому послу, графу Монтебелло, где всю ночь непринужденно вальсировали.

Русское общество было потрясено не только самой Ходынской трагедией (слишком, увы, объяснимой бездарной организацией), но более всего - поведением царя, ничем не объяснимым. Поражены были все - и высший свет, и интеллигенция, и народ, именно после Ходынки давший Николаю прозвище Кровавый, ставшее для него фатальным?

От кровавой субботы недалеко уже было до Кровавого воскресенья...

"Разрушь стену между тобой и народом..."

Ходынка была лишь преддверием трагедии, ее прологом. Настоящая история русской революции начинается в день Кровавого воскресенья.

История эта требует, конечно, отдельного исследования и отдельного рассказа. Скажем лишь, что все мифы монархистов, призванные оправдать Николая, критики не выдерживают. Снять его вину с этой трагедии невозможно (он и сам ее впоследствии прекрасно осознавал).

Царь был прекрасно осведомлен о готовящемся шествии, его настойчиво предупреждали. Подготовка шествия (о котором сообщали и объявления, расклеенные накануне на отделениях "Общества русских фабричных и заводских рабочих") не была секретом даже для иностранной прессы. Так, в утреннем выпуске берлинской газеты "Berliner Tageblatt" от 9 января сообщалось о назначенном на 2 часа дня шествии огромного количества демонстрантов с петицией к пустому дворцу.

Вечером 8 января к министру внутренних дел явилась возглавляемая Горьким делегация интеллигенции, пытавшаяся предупредить трагедию. Но ни на Святополк-Мирского, ни на председателя кабинета министров Витте впечатления она не произвела.

Сам Гапон накануне отправил в Царское Село письмо, в котором предлагал Николаю принять на Дворцовой площади петицию от рабочих. В противном случае, говорилось в письме, "ты порвешь нравственную связь, существующую между тобой и твоим народом. Доверие, которое он питает к тебе, исчезнет. И на этом месте между тобой и народом прольется невинная кровь...". В ту же ночь решение о своем участии в шествии принял Петербургский комитет РСДРП.

Мистически настроенного царя могла бы вразумить история, произошедшая за три дня до трагедии, в день Богоявления (6 января по с.с.). В этот день в традиционной Иордани на Неве напротив Зимнего дворца митрополит Антоний освящал петербургские воды под залпы салюта. Один из зарядов оказался боевым. Картечь попала на набережную, разбила стекла в четырех окнах Зимнего дворца, а единственным раненым оказался городовой по фамилии Романов.

Но ощущение от происходящего то же, что и в день Ходынки, - царь как будто ничего не слышит. Из дневника его видно, что ни о какой встрече с рабочими он даже не помышлял. Все что он сделал - потребовал навести порядок, и его распоряжение было исполнено. Столицу поделили на 8 округов. На улицы согнали 20 тысяч пехоты, 1 тысячу конных, 1,5 тысячи казаков, 10 тысяч городовых. Солдатам было приказано оттеснить рабочих, не пропуская их в центр города, и в случае неповиновения стрелять.

Первые выстрелы раздались в два часа, когда рабочие головной колонны собирались вручить петицию, взывавшую к царю: "Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с Тобой". Солдаты произвели несколько залпов поверх голов, затем стали стрелять по толпе и, несмотря на начавшуюся панику, продолжали стрелять по уже бегущим. Затем в ход пошла кавалерия. Врезавшись в толпу, казаки, нанося удары шашками, смяли и отбросили безоружных людей на набережную Невы. Группу рабочих у Александровского сада расстреляла рота Преображенского полка. Были убиты и дети, которые залезли на решетку сада.

Если первые залпы солдаты производили по людям, которые несли в руках портреты царя и хоругви с ликом Спасителя, то уже в ответ на первые выстрелы в толпе стали появляться красные знамена и раздаваться лозунги "Долой самодержавие!", "Да здравствует революция!". Так развивались события на Обводном канале, на Выборгской стороне, на Васильевском острове, на Шлиссельбургском тракте, у Троицкого моста, у Нарвских ворот - везде, где происходили массовые расстрелы.

Это был уже коллапс. По реставрации событий видно, насколько большевики и рабочие Гапона были далеки друг от друга еще утром 9 января. Породнила их кровь Кровавого воскресенья. О таком подарке судьбы революционеры не могли и мечтать. С этого момента популярность революционеров среди рабочих, до сих пор совершенно ничтожная, стала стремительно расти. В этот день монархия подписала свой смертный приговор.

"Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело! Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Мама осталась у нас на ночь", - вот и все, что напишет Николай об этих событиях. Читая его дневниковые записи этих дней, нельзя не поразиться их совершенному инфантилизму. Такое ощущение, что жизнь страны, за которую он, как глава государства, несет полную ответственность, значит для него не более ежевечернего моциона.

А через 10 дней, 19 января, к царю была допущена тщательно отобранная делегация рабочих, к которой царь обратился со следующей речью: "Вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей родины... Стачки и мятежные сборища только возбуждают толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызывает и неповинные жертвы. Знаю, что нелегка жизнь рабочего. Многое надо улучшить и упорядочить. Но мятежною толпою заявлять мне о своих требованиях - преступно", - вот и все, что нашелся он сказать в эти дни окончательного духовного краха исторической России.

Духовный коллапс

Происходит действительно нечто труднообъяснимое. И только ли в личных качествах Николая дело? Нет, дело в самой природе умирающей монархической власти. Царь, проникнутый верой в себя как в орудие Провидения, завороженный своей "властью от Бога" (вера, которую внушил ему К.Победоносцев), постоянно пребывает в непроницаемом коконе "мистики самодержавия", ее излучением парализована его воля. (О свойственной царю "мистической покорности судьбе" и "безграничной вере в себя как орудие Провидения" говорят, например, Пьер Жильяр и Евг. Трубецкой.)

И если первого русского царя, Грозного, "мистика самодержавия" вела к самообожествлению (я - бог земли русской) и перманентному страшному суду, который он устраивает в отдельно взятой стране, то последнего, безвольного, аутичного Николая та же мистика ведет к фатализму, убеждению, что делать ничего и не надо, что все должно идти так, как идет; и это самосознание отделяет его от собственной страны так же надежно, как и опричнина Грозного, и с тем же, в сущности, результатом...

Чтобы понять, как все это работает, достаточно взглянуть на наших сегодняшних монархистов, будто околдованных мерцанием царской короны. Вот начала этого эгоцентризма, нарциссизма, делающего человека наглухо замкнутым на самого себя, не способным ни к живой мысли, ни к адекватному восприятию реальности. Вот вам Николай, запертый в своем мистическом круге представлений, полностью оторванный от своей страны с ее настоящей, живой, кричащей болью, из которой в его аутичный космос не попадает ничего. Он, ХОЗЯИН ЗЕМЛИ РУССКОЙ (именно так, исключительно большими буквами, пишет он в официальных бумагах (достаточно взглянуть на акт отречения), при этом слова "Россия", "Родина", "Бог" выглядят там гораздо скромнее). Царь - сам себе космос, вполне самодостаточный.

В сущности, ничего против монархии и даже "мистики самодержавия" (в которой Средневековье воплотило, как могло, христианскую идею личности) я лично не имею. Но мир не стоит на месте, он растет, как развивающийся организм, и, входя в каждый новый эон своего развития, требует и нового осознания привычных вещей. И если этого осознания не происходит и эти вещи (пусть даже самые истинные) не находят своего вечного и всегда нового основания, происходит крушение.

Дело не в экономике или "классовом антагонизме" (хотя условия существования рабочих к началу ХХ века в России были чудовищны, а контрасты "капитализации" невыносимы для всякого честного человека). Но все это при достаточном желании и воле можно было изменить (и некоторые действия власти после 9 января - увы, слишком запоздалые - это подтверждают).

Произошел разрыв гораздо более глубокий - разрыв в сознании. Монархия перестала понимать свой народ, обессилела и кончила бюрократическим нарциссизмом. Тогда и вылезли во всей силе главные болезни русского самодержавия: равнодушие к народу, презрение к человеческой жизни, бездушность бюрократической машины и ее полная неспособность реагировать на быстро меняющуюся реальность, и полыхнули ярким пламенем в трагедии 9 января...

Только представьте себе: Крестный ход, идущий с хоругвями и пением "Боже царя храни" к своему "мистическому воплощению" и "иконе Христа", и это "воплощение народа", эту "икону Христа", в этот народ и в икону Христа в руках этого народа стреляющую, - это настоящее мистическое самоубийство, духовный коллапс...

После 9 января ни о какой любви народа к царю уже не могло быть и речи. Крушение монархии стало лишь делом времени.

Узнав о событиях 9 января, гениальный Ключевский (которого Иван Ильин называл не просто историком, а ученым-художником, созерцателем, мудрым ведуном), сказал: "Это последний царь", выразив то, что в один миг стало ясно всем. Расстрел Крестного хода 9 января не просто стал началом первой русской революции, он сделал ход ее необратимым. И расстрел царской семьи, и последующая "русская Голгофа" были уже предопределены этой трагедией. Нисколько не оправдывая убийц царя, скажем очевидное: Николая и его семью убили пули, выпущенные царскими войсками в собственный народ 9 января 1905 года.

В темных религиозных лучах...

Выдающийся русский богослов, крупнейший церковный историк ХХ века А.Карташев оставил такой рассказ о случае, произошедшем в 1906 году в Казанском соборе СПб в дни крайнего обострения вопроса о безработных: "Когда духовенство вышло на середину церкви для служения молебна, какой-то молодой рабочий обратился к еп. Сергию: "Епископ! Я обращался к митрополиту, чтобы он помог голодающим. Вы ничего, однако, не сделали! Где же у вас душа, где же сердце?" Произошло смятение, но духовенство, не изменив ни на йоту своей программы, дошло до места и начало служить молебен. Тогда неугомонный рабочий начал громко кричать, стараясь заглушить пение: "Братья! Я умолял митрополита помочь голодающим, но ничего не сделали. Моя сестра 17 лет, через голод, пошла в дом терпимости. Можно ли дольше терпеть, посудите сами!" И он, при общем смущении, опустился в бессилии на пол, почти потеряв сознание. Церковный сторож повел его к выходу и освежил стаканом воды. Приходя в себя, несчастный время от времени повторял: "Где же правда, где же правда?" Из рук сторожа он был передан околоточному надзирателю и отвезен в сыскное отделение".

Этот красноречивый рассказ замечательно иллюстрирует отношения официальной Церкви и народа к началу Русской революции /и можно не сомневаться - случись все это сегодня, все повторится с неумолимой точностью/: с одной стороны Церковь, глухая ко всему, подобно соляному столбу застывшая в своей неотмирной мистерии, с другой - корчащийся от боли и отчаяния мир, до которого ей нет, в сущности, никакого дела.

Приведем еще один красноречивый отрывок из речи казанского епископа, произнесенной всего через две недели после побоища 9 января: "Не довольствуясь оскорблением царского имени путем устного и печатного слова, путем лжи и клеветничества, душегубы-революционеры не убоялись поднять бунт против Царя и правительства мирных тружеников - рабочих людей, сознательно обмануть, подкупить, насильственно оторвать их от честного труда и подставить эти невинные жертвы под выстрелы военной силы, которая призвана, которая должна была рассеять мятежную толпу".

Кажется, сам русский язык сопротивляется этому насилию над совестью и смыслом, а в натужном косноязычии этих словесных построений уже явно просматриваются передовицы будущих советских газет. Как будто новая духовная бюрократия уже глядит из-за знакомых, осыпающихся слов прежней. И у проницательнейшего Василия Розанова, в своей книге "В темных религиозных лучах" приводящего эту речь целиком, она вырывает следующий горестный вопль: "Она (речь эта) - незабываемый памятник "Истории русской церкви" и пусть в качестве такового украшает ее могилу, - уже не далекую могилу! Горе! Горе! Но не виновен врач, который произносит: "Сердце остановилось, пульса не слышно"...

За свою книгу Василий Васильевич был подвергнут судебным преследованиям. А в 1911 году епископ саратовский Гермоген предложил отлучить от Церкви и предать "явного еретика Розанова" анафеме. Дело, однако, затянулось, и к 1917 году разрешилось само собой. Вмешался суд Истории, отлучивший от власти и самодержавие, и его официальное "ведомство православного исповедания"...

Интересно, однако, что всего через несколько лет те же епископы, столь равнодушно глядевшие на страдания собственного народа и столь невозмутимо отрекавшиеся от него в дни начала русской революции, будут с радостью отрекаться уже от самого царя.

4 марта 1917 года на первом после свержения монархии заседании Святейшего синода архиепископ Новгородский Арсений с воодушевлением говорил о перспективах, открывшихся перед Русской церковью после того, как "революция дала нам свободу от цезарепапизма". Тогда же из зала заседаний Синода торжественно был выдворен "символ цезарепапизма", царское кресло, которое новому обер-прокурору Синода Львову помогал выносить митрополит киевский Владимир /кстати, будущий "священномученик"/. На следующий же день Синод распорядился, чтобы во всех церквах Петроградской епархии многолетие царствующему дому отныне не провозглашалось, а 7 марта издал определение, в котором предписывалось вместо поминовения царствовавшего дома возносить моление "о богохранимой державе Российской и благоверном Временном правительстве ея".

Таким образом, чтобы окончательно отречься царя и монархии и благословить новую революционную "власть от Бога", Святейшему синоду хватило всего трех революционных дней!

7 марта Русская церковь десакрализировала своим определением "помазанника Божия", и в тот же день "благоверное Временное правительство" издает указ об аресте "гражданина Романова", что и было исполнено на следующий день, 8 марта. А уже 9 марта Святейший синод благословил паству новым посланием "К верным чадам Церкви", встречая арест бывшего царя таким "поцелуем любви": "Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ея новом пути". На ея новом, революционном, стало быть, пути.

Понять "духовную радость" Синода по-человечески можно. Власть царя над Церковью, всегда воспринимавшаяся ею как тяжкое иго, при Николае (особенно когда в царском дворце поселился Распутин) стала почти невыносима. Александра Федоровна, боготворившая "старца" и убежденная, что "в Синоде одни только животные", то и дело понукала своего "Ники" "дать Синоду хороший урок и строгий репримад за его поведение". И "Ники" давил так, что, возводя в архиереи очередного распутинского выдвиженца, митр. Антоний Храповицкий однажды в отчаянии воскликнул: "Скоро мы и черного борова произведем в митрополиты" (слова, в общем, оказавшиеся пророческими).

Историк Мих. Бабкин, изучая отношения царя и Церкви в революционный период, подчеркивает интересную деталь. В своем определении от 7 марта Святейший синод называет дом Романовых в прошедшем времени "царствовавшим". Но ведь отречение Михаила монархического строя еще не упраздняло, оно лишь откладывало решение о будущем государственном строе до созыва Учредительного собрания. Керенский объявит Россию республикой лишь 1 сентября, перед самым большевистским переворотом. Получается, что Святейший синод, спеша отречься от монархии и бельмом в глазу сидевшего "помазанника", бежал впереди паровоза, обгоняя даже само "благоверное Временное правительство".

Что ж, в этом тоже нет ничего удивительного. Когда однажды в самый разгар распутинского скандала царя прямо спросили: "Что вы находите в Распутине?", он прямо же и ответил: "Я нахожу в нем то, чего не нахожу в наших епископах". Своим епископам царь, иными словами, совершенно отказывал в вере, считая их (и, в общем, не без основания) кучкой лживых и беспринципных бюрократов. И епископы отплатили ему тем же, отказав ему, лишь только представился случай, не то что в "помазании", даже в элементарном милосердии, защите... Так самодержавие и Церковь взаимно отлучали друг друга. А потом пришли большевики и все тайное сделали явным, запечатлев все отлучения во плоти и материи, да еще какой! - на семьдесят лет определившей сознание одной шестой части суши...

Мерзость запустения...

И все же отчего такое нетерпение? Почему в один день были забыты анафемы "дерзающим на бунт и измену" вкупе с молитвами о "Божьем помазаннике"? Очевидно, дело не только в традиционном православном послушании "всякой власти от Бога". Упраздняя монархию и десакрализуя монарха, Святейший синод утверждал тем самым свою собственную духовную власть.

И опять же было бы жестоко слишком их в этом винить. Дело в том, что, подчинившись петровской реформе, превратившей ее из "жены в служанку" (как выражался Карташев), Церковь никогда внутренне не принимала ее. Архиереи так никогда и не простили царю унижения Церкви. Но за грехи Петра пришлось ответить уже Николаю. Действия Синода февраля 1917-го проникнуты духом мести и лихорадочного возбуждения от нечаянно наставшей свободы. Хотя так уж терять голову и не по-христиански обижать царя оснований, в общем-то, не было.

Необходимость церковной реформы к тому времени всем была очевидна, и возвращение патриаршества было делом времени. Существует даже версия, правда ничем не подтвержденная, что Николай, обещая Церкви вернуть патриаршество, предлагал архиереям отречься от престола в пользу брата и... принять патриаршество. Выглядит все это не слишком серьезно, но даже если такое и было, можно представить себе состояние и вытянутые лица архиереев (мечтавших только об одном - поскорее освободиться от власти навязчивого монарха), когда они услышали подобное.

Справедливости ради надо сказать и о том, что крутые меры Петра в отношении Церкви были вполне объяснимой реакцией на бунт Никона, его попытку узурпации светской власти и почти не скрываемые папские амбиции. (Никон, требовавший называть себя великим государем и много унижавший "тишайшего" Алексия своим тяжелым характером и неисправимой гордыней, внес, как известно в книгу "Кормчей" текст "Donatio Constantini" - знаменитую средневековую фальшивку, обосновывающую притязания римских пап на светскую власть). За свою гордыню Никон поплатился патриаршеством, Русь - великим расколом, а сама Церковь - вековым "синодальным пленом".

В роковые же революционные дни февраля 1917-го Церковь жестоко отомстила царю за вековые унижения.

Понять архиереев, повторяю, по-человечески можно. Архиереи тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. Свобода же - вещь святая. И смущает не свободолюбие архиереев. Церковь отрекалась от монархии и монарха. Что ж, кесарю, как говорится, кесарево. Но ведь оставался еще человек. Мстя царю, архиереи как-то слишком легко забыли о человеке.

Церковь не только радостно приветствовала свержение монархии, она молча (и даже злорадно) согласилась с арестом "гражданина Романова". Она не только упраздняла "сакральную фигуру" царя на пути к своей духовной власти, она отдавала в руки временного правительства живого человека, последнего, быть может, с которым еще сохраняла какую-то глубинную связь (все-таки бывший помазанник!), кто не был еще ей до конца безразличен. Это уже не политическая интрига, это чем-то уже похоже на экзамен... последний экзамен на человечность, не правда ли?

Так выглядит эта история, если взглянуть на ее события по-евангельски просто...

И можно, наверное, узреть определенную правду в мифах наших сегодняшних монархистов, наделяющих Николая чертами Богочеловека, а в русских архиереях увидеть тех, что предавали когда-то на смерть другого Человека, и за то же, в сущности, преступление: за то, что "он сделал себя богом", взял на себя власть, которая ему не принадлежала.

О духовном смысле русской революции очень верно писал Иван Ильин: "За всею внешнею видимостью революции, - от анкеты до расстрела, от пайка до трибунала, от уплотнения до изгнания и эмиграции, от пытки голодом, холодом, унижением и страхом до награбленных богатств и посягания на мировую власть; за всем этим... укрывается один смысл, единый, главный, по отношению к которому все есть видоизменения, оболочка, наружный вид; этот смысл передается словами: духовное искушение... От этого искушения в России не ушел никто; это испытание настигло всех: от Государя - до солдата, от Святейшего Патриарха - до последнего атеиста, от богача - до нищего. И каждый должен быть в этом небывалом испытании - стать перед лицом Божиим и заявить о себе: или словом, которое стало равносильно делу; или делом, которое стало равносильно смерти".

Все начала русской жизни, все, так сказать, ее "православие - самодержавие - народность" были подвергнуты сильнейшему искушению (бескомпромиссной проверке на вшивость), и никто в эти последние годы и дни агонии режима не выдержал этого испытания. Все на перебой предавали друг друга: церковники, царь и народ-богоносец, который, бросая в грязь винтовки, оголяя фронты и чистя по матушке "кровавого Николашку", разбредался тем временем по домам. А из ста процентов причастников в лагерях русских военнопленных, когда весть о февральской революции распространилась, остались, как свидетельствуют очевидцы, буквально считанные проценты (и это на войне, в плену, где атеистов, как известно, не бывает!).

Так с треском проваливали свой последний экзамен все "столпы империи". Так причудливо свилась историческая канва этого великого позорища, названного позднее Великой русской революцией...

В утешение можно сказать, что не мы были первые (и, очевидно, не мы - последние). Достаточно вспомнить гибель Византийской империи, последовавшую вскоре после заключения унии с католиками.

Византийская церковь вначале, как известно, пошла на заключение унии (не от тоски по единству, не по желанию сердца, болящего от раздоров, но исключительно по политическим соображениям), а потом, испугавшись собственного народа (который сама же и воспитала в духе лютой ненависти к западным братьям-христианам), отвергла этот "худой мир", предав забвению все свои клятвы перед Евангелием и Евхаристической Чашей. А всего через несколько лет орды султана Мехмеда уже сносили с лица земли всю эту окончательно изолгавшуюся "мерзость запустения на святом месте" вместе с ее носителями. И как тут не вспомнить первосвященников, получающих обратно свой динарий (Богу - Богово, кесарю - кесарево) и с "духовной радостью" провожающих Христа на Его Голгофу...

А вскоре римские легионы не оставят камня на камне в городе, не признавшем времени своего посещения...

Парадоксы истории

Однако из конца крушения вернемся к его началу, вернемся к царю и 9 января 1905 года.

Защитники Николая, оправдывая его нежелание выйти к рабочим, выдвигают такой тезис: если бы царь вышел, его могли убить. Действительно, существует одно подобное свидетельство. Начальник петербургского охранного отделения А.В.Герасимов пишет в своих воспоминаниях: "Внезапно я его спросил, верно ли, что 9 января был план застрелить государя при выходе его к народу. Гапон ответил: "Да, это верно. Было бы ужасно, если бы этот план осуществился. Я узнал о нем гораздо позже. Это был не мой план, но Рутенберга... Господь его спас...". Других свидетельств о существовании подобных планов нет. Да и кому могла быть выгодна смерть царя? Все это не слишком убедительно.

Но давайте согласимся, что такой план существовал и что царя застрелили. И что? Положа руку на сердце, скажем: случись такое, оставалось бы только воскликнуть: слава Тебе, Господи! Случись такое, и это стало бы настоящим спасением для России.

Это стало бы спасением для страны, которая в самый критически важный момент своей истории избавлялась бы от самого неспособного из своих правителей. Это стало бы спасением для царя, который, исполнил бы, таким образом, свою заветную мечту - стать жертвой за Россию (и спас бы тем самым свою несчастную семью). Это стало бы спасением для народа, который при виде такого вопиющего преступления, конечно, никогда бы не пошел за революционерами. Наоборот, он бросился бы на колени, рыдал бы и бил себя в грудь, плача по своему окаянству, давшему увлечь себя политическим авантюристам. Наконец, и святость царя в этом случае стала бы очевидна всем, просияла бы, яко солнце.

Хуже от этого было бы только революционерам. Кровавый призрак Ленина и всего ХХ века, быть может, навсегда смылся бы и был изгнан вон жертвенной кровью Николая. Пусть прозвучит это жестоко, но у меня нет в этом сомнений - убийство царя в день Кровавого воскресенья стало бы настоящим спасением для России.

Увы, увы... Царь сделал то, что было ему суждено. Он стал жертвой за Россию. Он, быть может, даже спас ее (мистически говоря). Но... принеся в жертву всю свою семью и всю вверенную ему страну, окрестив ее кровавым крещением всего кровавого ХХ века...

Увы, увы... Царь, так же, как и все остальные, не познал времени своего посещения. Лишенный короны (которой откровенно тяготился) и ее мистических излучений, он, наверное, только в заточении смог почувствовать себя по-настоящему свободным. Наверное, ему многое открылось в эти дни, и, наверное, он многое понял. И свое всегдашнее желание - стать жертвой - смог осуществить вполне сознательно.

Николай действительно стал жертвой за Россию. А единственно живыми в этом разлагающемся мире оказались... Ну да, те, кого еще мог повести за собой блоковский Вожатый "в белом венчике из роз", вечный Проводник России по ее скорбным историческим дорогам - двенадцать новых апостолов нового мира, двенадцать красных матросов-людоедов... Таковы оказались "русские горки", божественные парадоксы этой удивительной истории...

25.07.08 Автор Владимир Можегов